К тому времени, когда он с помощью холопов и оставшихся бояр управился с этим тяжким делом, вернулись из погони остальные дозорные, привезя еще пятерых раненых.
— На лучников налетели, — пояснил боярин Силин и зло сплюнул: — Поганые ушли, не достать.
Воин осмотрелся и скорбно перекрестился: его полусотня фактически прекратила свое существование. Двух десятков уцелевших бойцов едва могло хватить на то, чтобы довезти раненых до лагеря, всячески уклоняясь от возможных стычек.
С увечными на спинах коней вскачь не помчишься, и до Данилова монастыря они добирались четыре дня. Здесь князь смог, наконец, отмыться в монастырской бане, купить себе и холопам чистое исподнее, обрить голову — а то ходил заросший, как в трауре, тафья не держалась. Приведя себя в порядок, он отправился в ставку царского воеводы.
— Здрав будь, Андрей Васильевич! — обрадовался его появлению князь Воротынский. — Хоть ты сказать можешь, что происходит?
— Все, что я знаю, дружище, так это то, что на Серпуховской дороге мы с татарами столкнулись. Иоанна Васильевича вроде как телохранители увезли, а я с тех пор все с татарами по глухим углам рублюсь. Как государь, тебе ведомо? Цел ли, жив, не в полоне?
— Иоанн, как я слышал, к Ярославлю отъехал, но от него известий нет, — хмуро заметил воевода. — От князя Бельского — тоже, от земской рати — ничего. У меня всего шестьдесят сотен, и что делать с этим, не знаю! — хлопнул он ладонью по столу, заметался в своей палатке от полога к пологу. — За все время ко мне сюда лишь шесть тысяч ратников, в опричной земле исполченных, подошли. Вестей никаких не имею. Знаю лишь от дозоров своих и беглецов из столицы, что крымчаки возле нее числом огромным сидят. Чуть ли не сто тысяч басурман Москву грабить пришло! У меня же всего шестьдесят сотен! Шестьдесят! Шесть тысяч боярских детей! Распустил я двадцать полусотен, дабы изгоны татарские перехватывали, остальные силы кулаком держу, дабы ударить, коли понадобится.
— Я в такой полусотне и погулял, — оправдываясь, ответил Зверев. — У боярина Ильи Сивина. Три татарских изгона мы растрепали, но и от нас ничего не осталось.
— Вы хоть вернулись, — утешил его воевода. — Семь полусотен вовсе безвестно сгинули.
— Другие высылать нужно. А то ведь гуляют басурмане, что у себя в Крыму!
— Вышлю, — кивнул воевода. — Но ты, Андрей Васильевич, уж нагулялся, хватит. Полк правой руки примешь и к Калуге двинешься, в ней в осаду сядешь. На тот случай, коли Девлет-Гирей, отступая, и ее разграбить попытается. А мимо пойдет — так кусать его станешь и полон отбивать. Пятнадцать сотен тебе отдам… Но не сейчас. Пока известий явных от Москвы нет, полк дробить не стану.
Андрей приготовился к долгому сидению — но уже на следующий день дозорные принесли известие, что крымская орда уходит от Москвы обратно, все по той же Серпуховской дороге. Князь Сакульский, едва успев познакомиться с сотниками, тут же помчался по западной дороге к Калуге. Не заходя в нее, перемахнул Оку, повернул к Алексину, разослав вперед и в стороны пять крепких дозоров с приказом за татарами смотреть, в схватки не вступать. Князь решил, что отступить до Калуги, буде возникнет опасность, никогда не поздно — всего два часа на рысях. А не будет опасности — так отсюда к крымчакам ближе.
Два дня он сидел в ожидании — однако дозоры сообщали, что тяжелые от полона и добычи бесконечные татарские обозы идут только на юг, не помышляя о новых изгонах. Причем от Муравского шляха расходятся в стороны все дальше, ибо на нем трава не просто потравлена, но уж и вытоптана до земли. Князь Сакульский велел подвластным сотням сдвинуться на один переход восточнее, дождался сообщения об очередном перегруженном обозе и решился: поднял сотни в седло и пошел на перехват.
На бандитов он бросился не наперерез, а зашел спереди и с востока, со стороны Муравского шляха: чтобы первым ударом откинуть от основных сил, не пустить к «дороге слез», где врагу могли оказать поддержку, а также надеясь, что поначалу боярские сотни крымчаки примут за своих. Именно поэтому, уже сближаясь с обозом, русские воины встретили не многочисленное прикрытие, а всего лишь дозорную полусотню. Да и та опасность осознала не сразу, и когда развернулась, было уже поздно: сотни луков за считанные минуты расстреляли татар в спину.
Обоз был велик: сотни телег в длину и по четыре в ряд, бесчисленные вереницы связанных за шею людей. Сопровождающие возки крымчаки, поняв, что сейчас их станут убивать, с воплями отпрянули назад, отдавая добычу освободителям. Часть бояр, из тех, что молодые и неопытные, кинулись рубить путы на несчастных мужиках и бабах, но большинство понимали, что дело еще только завязывается. Татарское прикрытие, что скакало позади и западнее обоза, уже мчалось навстречу.
— Сотен пять или шесть, — облегченно выдохнул Андрей. — Сейчас стопчем!
Бояре защелкали луками, осыпая басурман ливнем стрел. Одна за другой начали кувыркаться лошади. Потеряв за сотню саженей скачки не меньше полусотни всадников, татары отвернули и помчались на восток. Князь Сакульский, поколебавшись несколько мгновений, махнул рукой:
— Черт с ними. У них лошади свежее, не догоним. Нужно обоз к Оке уводить.
Боярские сотни перешли на шаг, телеги, на которых даже возничие были невольниками, все разом повернули к Калуге.
До заката обоз, при всей торопливости вырванных из полона людей, успел пройти только треть пути до Алексина. А на рассвете в лагерь примчался дозорный с вестью об еще одном караване, ползущем по следам первого.